Приветствую Вас, Гость
Главная » 2014 » Январь » 4 » ЖИВОЕ СЛОВО
22:46
ЖИВОЕ СЛОВО

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЕГОРА 

ДЕНИСОВИЧА...

Отрывок из нового романа А.Леонидова 

"Мускат и Ладан"


От редакции: Концовка у романа А.Леонидова «Мускат и ладан» достаточно простая и ожидаемая. По сюжету фермер Егор Сечень влюбляется в монашку соседнего монастыря Галину, и пытается соблазнить её, постепенно все более и более втягиваясь в монастырскую благотворительность. В итоге он истощает свои скудные сбережения, открыв для беженцев, укрывшихся в монастыре, убыточную лесопилку, снабжая монастырь продовольствием и т.п.

Сечень идет навстречу своему концу, и его уже не смущает холодность монашки, ради которой все начиналось. Жизнь надоела ему, и все вокруг него совершается как бы по инерции. Чаще и чаще приходит к Сеченю мысль «вот дочитаю эту книгу и умру». Книга же – старая, описание жизни горилл в Африке, неизвестно зачем Сеченем подобранная и изучаемая вечерами. В этой обстановке фермер подходит к своему последнему дню, которым и завершается роман «Мускат и Ладан», отражающий дух и дыхание постсоветской эпохи…

+++ 

...Почему-то очень запали ему во взгляд, как соринка, эти зеленоватые и бурые помидоры, дозревавшие на потрескавшемся подоконнике, в лучах щедрого солнца бабьего лета.

Вышел – а в глазах так и стоят томатные плоды, сорванные давно с куста, а все ещё пыжащиеся созреть, краснеющие между рамами с облупившейся краской, словно бы и сам Сечень, и все вокруг него были такими же помидорами…

 

Тяжело ему было смотреть на этих мужиков, которых привела с собой Галина. Недобрые были мужики, нехорошие, не побираться пришли – свое взять. А почему у него именно своё брать решили – про то никто не ведает, так уж карта легла, что на их пути в никуда он подвернулся на перроне предпоследней станции нежелезной дороги жизни…

-Возьми, хозяин! Не пожалеешь! Мы люди тертые, бывалые, во всем годны… Можем по железу работать, по дереву… охранниками были… Или скажешь, к примеру, землю пахать – вспашем…

-Некуда мне вас брать, братаны… - грустно улыбнулся Егор, отирая руки жухлой травой. – Много вас слишком, мужики… На пилораме вдвое больше нужного работает, и ещё вчетверо ждут, когда кто себе палец отмахнет, чтобы тут  же на то место запрыгнуть… Нет работы…

-У тебя да нет? – щерились мужики гнилыми зубами, неопрятными влажными ртами каторжников. – У Сеченя да нет? У кого же есть тогда? Ты один тут на всю округу хозяин, один с деньгами…

-Не один я хозяин, не один я с деньгами… Один я принимаю на работу – это верно, но некуда пока, братаны…

-Ну, а как бы вот к примеру огород тебе вспахать? – лез щербатый, центровой, видно, у этой обтреханной публики с инициативой.

-Не надо мне огород копать… Четверо вон уже копают за бутылку… Да и то из доброты: нахрен он мне, огород этот, так, баловство, а тут бутылку отдай…

-Бутылку, стало быть, пожалел? – прищурился Бывалый и в прищуре этом выглянули разом и Махно, и Разин, и Пугачев с Салаватом Юлаевым. Жутковато стало Сеченю, но откуда взять работу, если он и так уже человекам пятнадцати её просто за свой счет придумал?

-Дело не в бутылке – примирительно сказал Сечень. – Работают люди. Не нужно больше людей…

-Тебе, сволочь, людей не нужно? Хочешь, чтобы людей не было?! – всхлипнул вдруг мужичонко в рваной кепке явно с чужой головы, на размер больше его черепушки.

Обидеться бы, да не обидно мужичонко сказал. Так плаксиво, что вот –вот разревется, платком слезы впору утирать, а не обижаться.

-Нет у меня работы. – уперся Сечень – Идите откуда пришли…

-Нелюдь ты… - осклабился так, что стали видны нечеловеческие клыки центровой у мужиков. – На пилораму грузчиками возьми…

-Есть там грузчики!

-Дом подмалевать-подкрасить?

-Красили уже. Нечего там делать. Не нужно…

-Так просто помоги. Дай людям хоть немного, жизни же нет никакой…

-Мужики! – рассердился Сечень – Я вам кто? У меня что, станок печатный? Деньги печатаю?

-Несправедливо, Сечень! Других на работу брал, знаем, и хуже нас брал, а нас шанса не даешь…

-Те прежде пришли. Мне вам что – конкурсы тут устраивать, тендеры проводить?!

-А хоть бы и конкурсы! Лучше нашего с лесопилкой никто не справится, дай задание, проверь…

На Сеченя смотрели глаза. Глаза были одновременно молящие, пустые и ненавидящие. И мольбы была бездна и ненависти, и равнодушия, хотя, вроде бы, так и не бывает – а вот вышло.

-Я, мужики, вам ещё раз говорю: идите, откуда пришли. Мир не без добрых людей. Помогут и вам. А у меня нечем вас кормить. И так уже развел богадельню – не успеваю карманы выворачивать…

-Сволочь ты… Поверни жить чуток инком – ты бы тут стоял, а я бы на твоем месте…

-Очень может быть. Но сейчас нет у меня работы.

-Егор! – жалобно подняла на Сеченя глаза Галина – Но в монастыре тоже ничего не осталось… Люди прибывают, им ночевать больше негде, я их места новеньким отдала, и супа на них больше не хватит…

-А меня спросить не подумала? – рассердился на монахиню Сечень.

-Думала, на пилораму… Там же двое… Ты сам говорил, покалечило их… А этим – правда, правда, совсем некуда идти…

Сечень мог бы, наверное, и в этот раз уступить неугомонной монашке, где десять тунеядцев сидят за столом, там и тринадцать уместятся. Но он пошел уже на принцип, уже уперся. В конце концов – кто тут хозяин? На чьи деньги открыта эта проклятая, убыточная пилорама, от которой вместо прибыли одни налоговые взыскания?

Он христианин, он хотел помочь монастырю, хотел помочь этим сирым и убогим, что сволачиваются к монастырю, но есть же предел и его возможностям! Он и так уже на себя почти ничего не тратит – все деньги из личного кармана на этих бомжей спускает, а их все больше и больше.

Как голуби на помойке, если станет кто крошить хлеб, слетаются грязной, неопрятной сизой тучей, и начитают толкаться у ног – так на скудную благотворительность Галины и Егора слетались отовсюду бродяги и обездоленные.

Словно пожар в степи, неслась весть о приюте для бездомных и безработных. Люди ехали и шли, набивались в тупик, где кончалась железнодорожная ветка, и люди чего-то ждали: найма в батраки, на лесопилку Сеченя, водителем к Сеченю…

Он не был жесток, этот Егор Сечень, но он не мог приютить всех. Его лимиты быстро истекли, кошелек заблестел лысиной внутренней поддевки. И Сечень решил, что изгонит этих трех новых прихлебателей, настоит на своем.

-Не нужны мне люди!

-Егор, как ты можешь такое говорить…

-Не нужны! – повышая голос, закричал Сечень по хозяйски, по кулацки. – Когда надо кого – сам позову. А вы – проваливайте! Нет у меня найма. И не будет на этой неделе. Нет работы…

-А не боишься, что мы тебя ночью с четырех углов подпалим?! – вдруг взвизгнул плаксивый мужичонка в чужой кепке. Так паршиво взвизгнул, что кроме него самого никто его смелости не испугался.

-Попробуй! – вызверился Сечень и сделал шаг навстречу этой сволочи. – Не ты первый! Поймаю, на вилы подниму, тут я хозяин, искать тебя никто не будет!

-Тут ты хозяин – вонял мужичонка в чужой кепке, и грязные слезные потоки текли по его бороздцеватому испитому лицу – А работы нет! Какой же ты хозяин, если работы нет…

-Пошел вон отсюда! – кипел Сечень.

-Другим, главно, есть, а нам нет! – бился в истерике мужичонка. – Подпалю! Своей рукой подпалю тебя, хозяин, побомжуешь ещё, как мы!

Сечень его ударил. Неожиданно для себя, тем более неожиданно для Галины, выкатившей глаза и закрывшей рот ладонью от ужаса. Мужичонка был хлипким и легким, отлетел от удара и упал.

-Вон! – прорычал Сечень, снова наступая, топая своими резиновыми бесформенными сапогами, роднившими его с этой непутевой публикой. – Вон пошли…

-Другим так не говорил! – хищно ворковал центровой с его жестокими, стальными глазами вконец забубенного человека.

-Другие раньше вас пришли! И хозяину не грубили!

Центровой вдруг выхватил из кармана финский нож. Маленький ножик, сувенирный, явно где-то спертый, потому что не мастер был центровой, не из блатных – из мужиков.

Галина истерически закричала и попыталась схватить его за руку выше локтя.

Он оттолкнул монахиню, она отлетела, ударилась головой о плетень и заплакала.

Сечень уже ничего не видел в ярости. Он вырвал из тына кол и ловким фехтовальным движением кольнул этим колом центрового по лицу. Мгновение – но что-то хрустнуло, сломалось в лице бродяги, обильно хлынула кровь, центровой закрылся руками, между пальцами вытекали венозно-бордовые кровяные ручейки, что-то хлюпало и всхлипывало.

-Гад! Гад! – завизжал тенором кастрата мужичонка, уже потерявший чужую кепку, травленный, словно кислотой: под кепкой у него оказались пучки волос и выжженные пустыри кожи. – Так с нами? Так с людьми?! Мы к тебе за помощью шли, а ты убивать?!

-Вы – не люди! – отрезал Сечень, сплевывая через губу. И повернулся, чтобы помочь Галине встать.

Мужичонка без кепки схватил воткнутые в гряду огородные вилы и неумело, словно солдат-первогодок на первом занятии штыкового боя, вонзил их Сеченю в бок…

Это случилось очень по-бытовому, лаконично и мгновенно. Был Сечень живой и драчливый – стал Сечень без перехода умирающим и оседающим.

Вилы застряли в боку и торчали оттуда нелепым бивнем единорога. Кровь, ещё обильнее, чем у центрового этой ватаги убийц поневоле, сочилась по ржавым зубьям и черенку сельхозорудия…

-Атас, пацаны! Линяем! Мокруха! – заорал первый из сообразивших новую диспозицию, молодой бомжик, весь разговор напряженно молчавший в стороне. Трудоустраивавшаяся публика вмиг, словно воробьи от ленивой городской кошки, сбрызнули в никуда, и у плетня остались только Галина, Сечень, да окровавленный кол из забора, валявшийся поперек тележной колеи…

-Егор! Егор! – кричала Галина, прижимая к себе обмякающее тело – Не умирай! Не умирай! Я люблю тебя, слышишь! Я монашество оставлю, я с тобой буду, я твоя буду… Только не умирай… Егорушка, я донесу тебя, там больница, там помогут… Только ты держись… Перевязать бы… Бинты нужны…

Сечень странным образом ощутил вместе со смертью огромное облегчение. Бессмысленная жизнь больше не станет мигать своими рассветами и закатами. Махачин и компания политиков не станут больше доставать со своими аферами и откатами. Ответственность за всех бомжей здешнего монастыря снимается с мертвого по умолчанию – никого кормить не нужно, даже себя.

И Галина любит. Пока живой был, домогался, как мог, не любила, отшивала. Помер – на тебе, люблю, расстригусь из монастыря, твоя буду…  Вот и пойми их, женщин, чего им нужно?

Губы Егора быстро стали сизыми, бескровными, как у его бабушки аккурат перед кончиной. Вышло много крови, белел Егор, как парус одинокий, только не в тумане моря, а на вонючей навозной гряде.

И не хотел он в больницу. Не только потому, что худенькой и хрупкой Галине не по плечу тащить на себе такого кабана. А ещё и потому, что нечего Сеченю на белом свете делать.

Зачем?

Кредиты «Россельхозбанка» воровать? Убыточные пилорамы ставить? Бомжей принимать на работу, а лишным отказывать в приеме? Ходить дураком и кощунником за монашкой, вожделея запретный плод?

Жалко только, подумал Сечень, что я так и не дочитал книжку про жизнь горилл.

Любимая пища горилл – дикий сельдерей.

А я тоже попробовал сельдерей – в столовке регионального Заксобрания…

Книжка 1969 года выпуска – английский автор, который вместо спекуляций занимался изучением жизни горилл в Африке. И ему тогда это было интересно. И читателем это тогда было интересно.

А я – последний читатель этого чудика. Книжка осталась на моем полосатом диване в гостиной, раскрытая, корешком вверх, дочитанная до 268 страницы.

Больше её никто читать не будет.

Никто в мире так и не вообразит в своей фантазии те картины, которые описаны дальше 268 страницы книжки про жизнь горилл.

Это была последняя мысль Егора Сеченя перед тем, как в его глазах померкло всё…

Просмотров: 534 | Добавил: ОО | Рейтинг: 5.0/2
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: